Отрывок из книги «Загадки русской фразеологии» В. М. Мокиенко.
Навьская навигация, летаргическое плавание и Ноев ковчег
Столь свободное, нетерминологическое обращение с морскими словами и оборотами – не вольности поэтического вымысла. За ним – древняя языковая традиция, постоянно связывающая реальное с вымышленным, конкретное – с абстрактным, прозаическое – с поэтическим.
В мифологии многих народов плавание на корабле устойчиво связывается с пересечением самой грозной для человека границы – границы жизни и смерти. Наши славянские предки, в частности, имели обычай погребать усопших в ладьях и спускать их по течению реки. По их представлениям, в таких погребальных ладьях и плыли в царство мёртвых. Божество смерти у древних славян называлось Навь: вспомним сохранившееся в народной речи сочетание навья косточка, которую суеверно считают первопричиной смерти, причём она якобы остаётся нетленной в разлагающемся трупе. Это божество сравнивали с римским богом Плутоном, и не без основания – последний, как и древнегреческий Аид, был владыкой подземного мира и царства мёртвых.
древнерусском языке слова Навь, Нав и Навье обозначали также покойников, которые, в соответствии с культом умерших предков, были способны оберегать живых и помогать им, а иногда, наоборот, вызывать кончину. В «Повести временных лет», например, причиной эпидемии в Полоцке называются именно такие мертвецы-навьи, скачущие на невидимых конях по улицам и побивающие полочан. В Радзивилловской летописи под 11092 годом об этом событии говорится так: «посеем же начаша [бесы] в день явитися на конех, и не бы их видети самыхъ, но коней ихъ видети копыта, и тако уязвляху людие полоцкиа и ихъ область, и тымъ и человеци глаголаху, яко навье есть полочаны». Сейчас
это слово – архаизм, который лишь изредка встретишь в художественной литературе, например в «Мелком бесе» Фёдора Сологуба: «В её [Дарьи] визгах звучало напряженно-угрюмое одушевление. Если бы мертвеца выпустили из могилы с тем, чтобы он всё время пел, так запело бы то навье. А уж сестры давно привыкли к хмельному Дарьиному горланью и порою подпевали ей нарочито визгливыми голосами».
После введения христианства начались гонения на это божество, как и на других языческих идолов. Но ещё долго у восточных славян праздновался особый Навий день – день поминовения усопших, который позднее был приурочен к последнему четвергу великого поста. Да и масса «низших» мифологических существ, олицетворяющих смерть или связанных с нею, продолжала ещё до недавнего времени жить в славянском фольклоре. Так, украинские навки или мавки – девочки, умершие некрещеными и превратившиеся в русалок, болгарские нави – злые духи, колдуньи, сосущие кровь у рожениц, и т.д. пережили многих канонических святых правоверного христианства.
Этимологи связывают Навь с глаголом ныть и его производными. Однако древнейшее представление о погребении в ладье, устойчивая связь перехода в «тот свет» с плаванием вызывает другую этимологическую ассоциацию. Вполне возможно, что теперь уже забытое славянское слово – близкий родич древнегреческого naō (плыву), от которого образовано nautēs (пловец) – сравните космонавт, буквально пловец в космосе; также nautilos, от которого произошло латинское nautilus (моряк) – сравните название жюль-верновской подводной лодки капитана Немо; и навигация, созданная сложением латинского navis (корабль) и agere (гнать). Ведь основным занятием древнего славянского Навя было именно обеспечение «навигации» усопших в потусторонний мир. Характерно, что тот же корень *nahu используется в индоевропейских языках для обозначения вида погребального обряда, и для наименования погребальной ладьи, в которой этот обряд осуществляется, что подтверждает предполагаемое сближение славянского и греко-латинского корней.
Эта этимологическая связь подкрепляется и древним мифологическим сопряжением морского пути с дорогой в потусторонний мир. Некоторые славянские племена прежде сжигали своих усопших в ладьях, которые пускали затем вниз по течению. Рудиментом этого обычая длительное время был один из важнейших моментов Купальских обрядов – сжигание или утопление Купалы, то есть женского или мужского чучела, символизирующего смерть (белорусы её назвали Маара, русские – Кострома). Этот образ – симбиоз ритуального и метафорического начал, что характерно для древнего миросозерцания. «Если небо виделось человеку океаном, отделяющим мир живых людей от царства умерших, - пишет Л. Р. Супрун-Белевич, исследователь метеорологической лексики у славян, - то облака и тучи – это корабли, плавающие по воздушному океану, переносящие в небо души усопших. На одном из этих кораблей покоится Перун, умирающий на зиму. Корабль этот в чёрном траурном убранстве. Русская народная загадка так изображает весеннюю тучу, на которой пробуждается от зимнего сна бог-громовик: «Гроб плывёт, мертвец ревёт, ладан дышит, свечи горят», «На поле царинском [небе] в дубу гробница, в гробе – девица – огонь высекает, сыру землю землю зажигает».
Сближение славянских навей и Греко-латинских наутов подтверждает и античная мифология. Ведь Аид – царство мёртвых, по одному из древнейших представлений греков, находился где-то далеко на Западе, за рекой Океаном. Здесь обитали тени умерших, продолжая свои земные деяния. Сошествие теней или душ умерших в Аид представлялось по-разному, но чаще всего – как речное плавание. Путь в Аид лежал вдоль реки забвения Леты, глоток воды из которой заставлял смертных забыть земную жизнь и тем самым подготовиться к жизни потусторонней. Тем более что возврат на землю уже невозможен, ибо если бы даже пустившийся в путешествие к Аиду человек захотел вновь вернуться, то его осадил бы трёхглавый пёс Цербер, стерегущий врата в подземное царство мертвых и свободно пропускающий сюда, но никогда не выпускающий отсюда.
Пройдя врата Аида, тень покойного совершала плавание на челноке перевозчика Харона через реки подземного царства – Ахерон, «реку скорби», и впадающие в неё Пирифлегерон и Кокит. Как и положено «воднику» с такой специализацией, Харон имел вид мрачного старца в рубище, причём старца весьма разборчивого – он перевозил лишь тех усопших, чьи кости обрели покой в могиле. Плата за такой ответственный перевоз была небольшая – всего один обол, мелкая медная, серебряная или бронзовая монетка в Древней Греции. Такую монетку – ни больше и ни меньше – клали умершему под язык.
Переправляясь через Ахерон и Кокит, новый житель потустороннего мира слышал стенания грешных душ, которые оказались именно в водах этих рек. Воды же ещё оной подземной реки – Стикса – считались, наоборот, священными: они могли служить своеобразным рефрижератором, поскольку в них всё смерзалось и застывало на вечные времена. Быть может, поэтому водами Стикса клялись сами боги.
Мифам о потустороннем мире и реке забвения давно уже не верят. Никому не придёт в голову класть в рот усопшему монетку или объяснять кончину воздействием языческого божества Навь. Язык, однако, продолжает упорно хранить эти представления, хоть и не оживляет их постоянно. Говоря о летаргическом сне, мы уже совсем не думаем о реке забвения Лете, с названием которой этот медицинский термин связан. Но зато полноценное употребление оборота кануть в Лету невозможно без понимания древнегреческого мифа. Иначе, читая «Евгения Онегина», мы не поймем всех образных нитей пушкинского
…быть может, я гробницы
Сойду в таинственную сень,
И память юного поэта
Поглотит медленная Лета…
Река забвения, называемая Временем, поглотила мифотворцев и мифоверцев. Нашли в ней прибежище и Навь, и Цербер, и один из первых в человеческой истории речников – перевозчик Харон. Время от времени, однако, из этой реки вновь возвращаются забытые образы, чтобы оживить нашу демифологизированную жизнь и напомнить о том, что уже первые сказки человечества отдавали благодарную дань судоходству и кораблевождению.
Пальма первенства среди них всё же принадлежит ветхозаветной сказке о Ноевом ковчеге. Действие её происходило в допотопные времена, всегда всемогущий Бог вдруг обнаружил, что «велико развращение человека на земле» и решил истребить людское племя, наслав на него всемирный потоп. Исключение сделано было лишь для праведника Ноя, «ходившего под богом», и его семьи. Он приказал Ною сделать ковчег таких размеров, чтобы на нём нашла спасение и его семья, и «всякой твари по паре», то есть разные животные и птицы. Как только это судно было построено, начались проливные дожди, идущие сорок суток не переставая, и затопили все горы и долы, всех животных и людей на земле.
Один только Ноев ковчег сел на «мель», которой оказалась гора Арарат, и простоял там целых три месяца, пока не спала вода. Лишь после этого Ной открыл окошко корабля и выпустил ворона, чтобы выяснить, насколько убыла вода и осушилась земля. Но ворон вернулся обратно: ему не на что было даже сесть. Через семь дней Ной выпустил голубя, но и тот вернулся без добрых вестей. Ещё через семь дней он отправил голубя, который, наконец, принёс в клюве свежую оливовую веточку. Так, по библейскому преданию, спасся род человеческий.
Наукой доказано, что это предание – один из многочисленных древних мифов, которые рассказывались у многих народов – греков, китайцев, индусов. Наводнения время от времени сокрушали грешные и безгрешные цивилизации и казались страшнейшим бедствием. Видимо, библейское предание – лишь повесть о такой катастрофе, некогда приключившейся в бассейне Средиземного моря. О подобной же беде рассказывает один из древнейших эпосов мира – вавилоно-шумерское сказание и Гильгамеше, написанное на глиняных табличках. Причина, действие катаклизма и его благополучный исход – те же, что и в ветхозаветном предании. Единственное различие в том, что в легенде шумеров нет голубки с оливовой ветвью, ибо олива почиталась как священное дерево не у шумеров, а у древних евреев и греков. Благодаря известности ветхозаветного мифа о всемирном потопе голубь с оливовой ветвью до сих пор изображается на плакатах как символ мира, жизни и покоя, свидетельствуя о том, сто художественный образ перерастает в библейскую веру.
Во многих языках, в том числе и в русском, живут ещё выражения, связанные с преданием о Ноевом ковчеге: всемирный потоп, допотопные времена, всякой твари по паре… Мы употребляем их в переносном значении, часто и не ведая об их ветхозаветном истоке. Так, проливной и долгий дождь мы можем назвать всемирным потопом, а оборотом всякой твари по паре охарактеризовать любую пёструю компанию людей.
В переносном смысле мы употребляем и обороты Ноев ковчег или ковчег спасения. Это – либо битком набитое помещение со всякими случайными обитателями, либо ветхое, старомодное судно, машина и т.д. Так, в «Униженных и оскорбленных» Ф. М. Достоевский этот оборот употребил в первом значении: «Спрашивали: не ходил ли к нему кто-нибудь, Но никто не мог дать об этом удовлетворительного ответа. Дом большой: мало ли людей ходит в такой Ноев ковчег?»
Слово ковчег, которое известно большинству русских именно благодаря выражению Ноев ковчег, воспринимается как синоним слова корабль и судно. Однако раньше, в самостоятельном употреблении, оно имело иное значение – ящик или – в православных церквах – ларец (для хранения так называемых святых даров). Да и во многих славянских языках ковчег употребляется отнюдь не в «судостроительном» значении, а в бытовом смысле – сундук, ларь, ящик, чемодан и даже – гроб. Это и понятно: ковчег – восточного происхождения, и в тюркских языках имеет в основном «сосудное» значение, обозначая посуду, ведро или ящик. Как видим, семантический переход «сосуд» → «судно», который соединяет исконно русские слова корабль и судно, «работает» и для заимствований.
Итак, оборот Ноев ковчег буквально обозначает посудину, на которой праведник Ной спасся от всемирного потопа.
Как же она выглядела и какие судоходные качества её отличали?
Об этом весьма точно повествует Ветхий завет. Бог дает своему подопечному весьма четкие кораблестроительные указания: «Сделай себе ковчег из дерева гофер; отделения сделай в ковчеге и осмоли его смолою внутри и снаружи. И сделай его так: длина ковчега триста локтей; ширина его пятьсот локтей; а высота его тридцать локтей. И сделай отверстие в ковчеге, и в локоть сведи его вверху, и дверь в ковчег сделай с боку его; устрой в нём нижнее, второе и третье [жильё]».
Это описание – одновременно и опровержение. Ведь поскольку локоть равен приблизительно 53 см, то длина спасательной посудины Ноя могла быть всего 160, ширина 27, а высота – 16 м. Можно ли себе представить праведное семейство Ноя в столь тесном жизненном пространстве с многочисленными парами тварей земных и небесных? Кишащие змеи, неповоротливые слоны, алчные крокодилы и сонные бегемоты, орлы и колибри…
Не говоря уже о невообразимой сумятице, дефиците фуража и психологической несовместимости всех этих тварей их благополучному плаванию к горе Арарат препятствовал бы прежде всего лимит места. А целое море деревьев и трав, которые Ной также, по библейской легенде, якобы спас от гибели?..
Конечно, рассказ о Ноевом ковчеге – всего лишь ветхая, как сам ковчег спасения, легенда. Но в ней опоэтизирована святая вера людей в спасительную силу Корабля. И кто знает, быть может, её и сочинили те, кто хорошо знал, из какой древесины и как строить надежные посудины, которые с допотопных времен помогали человеку выстоять в жестокой битве с водной стихией.
Загадки русской фразеологии. Мокиенко В.М. - СПб, «Авалон», «Азбука-классика», 2006, стр. 165 - 174
